В феврале 1967 года Лев Аврумович Шейман в одном из писем Вадиму (так обращался он к своему ученику, младшему коллеге-филологу В. Е. Ковскому), поздравляя с выходом в свет его первой книги «Александр Грин. Преображение действительности»1, назвал начинающего исследователя «первооткрывателем Страны Гринландии». А спустя 37 лет Лев Аврумович с гордостью за своего подопечного и друга воспринял публичное признание его «первым исследователем творчества Грина» (в информации «Литературной газеты» о Гриновских чтениях, состоявшихся в Феодосии в сентябре 2004 года), о чём и написал в своём последнем письме Вадиму Ковскому.
По их переписке можно составить достаточно полное представление о том, с чего и как начиналось «открытие Грина» В. Е. Ковским, какую огромную исследовательскую работу он осуществил и какую помощь и поддержку оказал ему в этом Лев Аврумович.
Итак, в 1964 году Вадим Ковский уехал из Фрунзе в Москву, поступив в целевую аспирантуру ИМЛИ (тогда – Институт мировой литературы им. А. М. Горького АН CCCР). Первоначально аспирант из Киргизии предполагал заниматься исследованием творчества К. Г. Паустовского, но неожиданно он узнаёт, что ему придётся отказаться от этой темы.
В. Е. Ковский – Л. А. Шейману (06.11.64):
Дорогой Лев Абрамович!2
Спешу сообщить Вам последние новости на личном фронте. Одна из них – приятная: перебрался в приличную однокомнатную секцию на 2-х человек и живу ныне как барин. Это недалеко от прежнего общежития, у самого выхода со ст. <cтанции> метро «Академическая».
Другая новость весьма неприятна – моя тема покончила самоубийством. Когда я, наконец, встретился с Тимофеевым3, он любезно сообщил мне, что некая Воробьёва, сотрудница Института, закончила диссертацию на тему «Проблемы стиля Паустовского». А в ближайшее время аспирантка Л. М. Поляк защищает работу «Паустовский-новеллист».
Когда я, уже несколькими днями позже, рассказывал о своих злоключениях И. И. Вайнбергу4 и выразил удивление, почему Тимофеев не сказал об этом раньше, И. И. предположил, что тут мотивы были самые благородные: вероятно, Тимофеев не хотел меня зарезать. Ибо для приёма в аспирантуру, да ещё в целевую, акцентирование подобного факта могло сыграть роковую роль.
В общем неважно, почему мне об этом не сказали, а важно, что тема, которую я уже более или менее ясно представлял, по которой многое сделал, теперь вылетела в трубу, и всё надо начинать сначала.
Я не стал драться за Паустовского, ибо даже если бы удалось прикрыться какой-то «непохожей» формулировкой, сама перспектива ещё одной диссертации по П. в ИМЛИ, когда две уже на подходе, встретила бы резкий отпор на секторе (где к П. вообще относятся неважно) и в дирекции. А потом были бы тысячи всяких рогаток на конечных официальных инстанциях. К тому же, откровенно говоря, мне не улыбается перспектива делать никому в Институте уже неинтересную тему, которую мне в лучшем случае разрешили бы «из милости», и идти по истоптанной тропинке: мы насчитали семь диссертаций, в значительной мере переворошивших всего П., да плюс ещё две книги о нём.
Когда Тимофеев спросил, к чему меня ещё тянет, я назвал две фамилии – Бабель и Грин.
«Бабеля дирекция не разрешит, хотя сектор встретит эту тему с удовольствием, – сказал Тимофеев. – У нас в ИМЛИ 2 крыла: либералы в секторе и консерваторы в дирекции. А вот Грин – это интересно».
Я покопался в лит-ре <литературе> и обнаружил, что библиография по Грину исчерпывается сотней газетно-журнальных статей рецензийного типа. Нет не только ни одной диссертации или книжонки, но даже работы в каком-нибудь вузовском периодическом издании. <…>
Тема, конечно, любопытная. Грин сейчас понемногу пробивается в классики: здесь готовят его шеститомник, а при обсуждении 2-го издания «Истории русской сов. <cоветской> литературы» всерьёз ставился вопрос о необходимости главы о Грине (коей, конечно, не будет, поскольку 1-ый том уже готов к печати, но сам факт знаменателен: шла речь о 3-х дополнениях – Б. Пастернак, М. Зощенко и А. Грин; глава о Пастернаке уже прошла все рогатки и появится в каком-то томе).
Мы с Тимофеевым сформулировали тему довольно широко – «Творчество Александра Грина». Вероятно, придётся дать небольшой критико-биографический очерк, а потом заняться проблемами метода и мастерства.
Тема меня несколько утешает в моей потере, но браться за неё страшновато: и период больно сложный (1906–1932 гг.), и писатель далеко не простой. Как Вы ко всей этой истории относитесь? <…>
Конечно, Грин не пострадает. Пострадаю я…
На секторе я уже понаслышался всяких разговоров и споров. Обстановка очень творческая и плодотворная. Ругают друг друга резко, порой беспощадно, но по-деловому, и, видимо, не становятся кровными врагами, как в провинции. Пробивается новая концепция истории советской литературы – стремятся рассматривать её вне старых схем литературного процесса и – сняв розовые очки. Говорят о её трагичности, о том, что нельзя противопоставлять лит-ру 30-х гг. как «хорошую» лит-ре 20-х гг. как «плохой» и т. д. <…>
Ответное письмо Л. А. Шеймана не сохранилось, но очевидно, что он одобрил выбор темы диссертационного исследования – «Творчество Александра Грина» и потому отправил В. Е. Ковскому ряд материалов о Грине из периодической печати, о чём тот упоминает в следующем письме.
В. Е. Ковский – Л. А. Шейману (20.02.65):
<…> Большое спасибо за Грина. Если попадётся что-либо ещё, ради бога высылайте. Я здесь на газетную продукцию не подписываюсь и потому читаю её с пробелами – то, что успеваю купить в киоске.
С Грином дело идёт очень туго. Меня пугает количество материала и ограниченный срок. Сейчас выявлено около 480 его названий и около 150 статей о нём. Всё это надо проштудировать, хотя и у Грина и его критиков много макулатуры. Очень много времени пожирает получение этих книг в Ленинке5. Немало отказов (из области дореволюц. <дореволюционных> изданий). Чтения в строго хронологическом порядке, как я задумал, не получается. «Мешает» мне «жить» шеститомник и его создатели. Мы рвём друг у друга литературу. К тому же Грином подпольно занимается ещё некий горьковед из ИМЛИ Жегалов (вероятно, потихоньку пишет книжку). Он у нас ничего не «рвёт», а просто месяцами держит книги, взятые из всех библиотек, и никакими пушками его прошибить невозможно. <…>
Две недели назад был у Нины Николаевны Грин6, долго с ней беседовали. Это женщина большого ума и обаяния, худенькая, седая как лунь. Ей за 70, и она хлебнула в жизни горя. С 1945 по 1955 г. она просидела «за сотрудничество» с немцами и была милостиво амнистирована за две недели до конца срока. За мужа ей «положили» 21 руб. <рубль> пенсии, а срок лит. <литературного> наследства истёк 17 лет назад. Был он в силе, когда Грина издавали мало, а теперь нет толку и от стотысячных тиражей. Правда, с 1965 г. домик-музей Грина собираются сделать филиалом феодосийского музея, а Н. Н. дать ставку смотрительницы. «Тогда жить будет совсем хорошо», – говорит она.
Я очень боялся этого разговора, т. к. отношусь к Грину не апологетически. И к изумлению своему, встретил в ней полное сочувствие. Особенно, когда я заговорил о несогласии с основными концепциями Паустовского в его статьях и пр-ях <произведениях> о Грине: с его «иконописностью», «жалостливостью», с утверждениями о том, что проживи Грин дольше, он пришел бы к действительности и т. д. Искренняя любовь к Грину совмещается у него, по-моему, с каким-то непониманием существа гринов. <гриновского> метода и с постоянным «подделыванием» Грина «под себя».
«Иногда я читаю К. Г. <Паустовского> с большим удовольствием, – сказала Н. Н., – а иногда вижу его вот таким маленьким (жест от стола рукой). Он совершенно не способен перевоплощаться в своих героев, и действительно существующих и выдуманных! В его произведениях выведены одни Паустовские».
В общем, мы как будто бы с ней «сконтактировали». Я особенно много вопросов старался не задавать, буду делать это в письмах. В августе 85 лет со дня рождения А. С. <Грина>. Вероятно, в Ст. <Старом> Крыму будет негласный юбилей и сборище энтузиастов. Надеюсь получить туда в это время командировку.
Что касается моей прежней темы, то отстаивать её было невозможно. Не потому, что о П. <Паустовском> уже всё написано, а потому что Ин-т <Институт> не разрешил бы две параллельных работы о П. в один период. Это у них, по-моему, разрешается только в отношении Горького и Маяковского. <…>
Меня интересует Ваше мнение: к кому и к чему Вы бы привязали Грина как явление в лит. процессе конца ХIХ – нач. ХХ века? Мне кажется, это самая сложная проблемка. <…>
Следует отметить, что большинство писем В. Е. Ковского этого периода Л. А. Шейману довольно объёмные, по 4–6 страниц и более. В них он очень подробно рассказывает своему учителю о том, как продвигается его диссертационное исследование, какие препятствия и проблемы возникают в процессе работы, делится с ним своими планами, находками, сомнениями, спрашивает совета и т. п. Но не только об этом его письма. В них находят отражение тенденции и дискуссии в языкознании, литературе и литературоведении середины и второй половины 60-х гг., культурная и даже политическая жизнь столицы. Молодой исследователь стремится быть в гуще событий, впечатлениями о которых торопится поделиться в каждом письме со своим наставником:
<…> Слушал лекцию В. В. Виноградова7 «Об изменениях в русской орфографии». Этот старый дипломат благородно бежал с поля брани, сначала в обычной своей манере, со множеством блестящих цитат отовсюду, доказывая, что ничего страшного реформа не сделала бы и что это вообще-де не реформа, а частичные усовершенствования, а потом признавшись, что он – председатель комиссии против своего желания, и по нему – «пишите, как хотите, лишь бы хорошо». Актовый зал МГУ был полон, слушали его добродушно, а потом закидали записками (свыше 250), весьма язвительными, вроде: «Назовите фамилии членов орфографической комиссии – страна должна знать своих героев!»
Несколько дней назад слушали <…> на вечере поэзии Евтушенко. Впечатление большое, но не столько от стихов, сколько от чтения. Это великолепный актёр, и так, как он читает свои стихи, никто их, конечно, прочесть не сможет. <…> (06.11.64)
<…> Три дня просидел на дискуссии по модернизму. В целом она не произвела впечатления. Создалось представление, что систематического и глубокого знания модернизма ни у кого нет, а всё доложенное срочно «поначитано» к дискуссии. Одни и те же книги склонялись во многих выступлениях. Тематически дискуссия была построена не очень удачно – не было обобщ. <обобщающего> доклада о модернизме как методе, системе и течениях. Несколько слабых общих докладов о том, какой хороший соц. <социалистический> реализм и какой бяка модернизм <…> , и несколько хороших частных докладов о Фолкнере, Джойсе, Кафке. <…> Были живые люди, в прениях, но Президиум собрания давал им по ходу дела активный марксистский отпор. Например, блестяще выступил Великовский8, который осмелился, прослеживая развитие изображения «отчуждения» человека в лит-ре с эпохи Возрождения, оговориться о современности («Иван Денисович»9), за что и был смешан с грязью Иваном Анисимовым10. Очень остроумно выступил Бялик11. Он сказал, что непрерывные сопоставления реализма с модернизмом в пользу первого порой неубедительны, ибо это – «о разном». Например, рассказ Горького «О тараканах» – и Кафки – о человеке, превратившемся в насекомое. «Если следовать этой „тараканологии“, – заметил Бялик, – то у меня тоже возникла любопытная конструкция. В рассказе <М. Горького> «Страсти-мордасти» мальчик спрашивает автора, можно ли раскормить таракана до размеров лошади. И автор, не впадая в пессимизм, говорит, что можно. А вот Кафка от насекомого, раскормленного величиной с человека, пришёл в отчаяние. Горький – оптимист, а Кафка – декадент, пессимист».
Все в зале дружно заржали. Анисимов побагровел, налился кровью до макушки, хлопнул пудовым кулаком по столу и заорал: «Прекратить смех немедленно. Это вам не цирк!» И уже больше никому не было смешно.
У меня происходит, в общем, определённая переоценка ценностей. Да и как ей не произойти, если, копаясь в библиотеке, я обнаруживаю, что умница и архиреволюционер М. Кузнецов12, самое левое крыло советского сектора, писал статьи о бурж. <буржуазных> космополитах, а умница Я. Эльсберг (то бишь Шапирштейн–Лерс)13 посадил в своё время десятки писателей, и по его доносу был взят Бабель (когда всё это всплыло, его хотели выкинуть из Союза писателей, но и это не удалось; в «Новом мире» есть сценарий В. Пановой «Рабочий посёлок», там отсидевший своё и реабилитированный директор завода, вернувшийся на прежнее место, говорит бывшему начальнику кадров: «Ну, ладно, будем считать, что не ты меня посадил, а Сталин». – «Конечно, не я, – говорит начкадр. – Я человек маленький, я никого сажать не мог. Я просто сигнализировал…»). <…>
На днях в Ин-те обсуждали «Председателя»14. Я, к сожалению, в тот день фильма ещё не смотрел, а то с удовольствием вступился бы за него, ибо устроили ему совершеннейший разгон. Особенно неистовствовал Ефим Дорош15. Конечно, фильм во многих вещах слабый, чрезвычайно шаблонный по поэтике своей и, вероятно, не глубокий в анализе причин и т. д. Но там есть такие штуки, за которые можно простить его прегрешения. <…> (20.02.65)
Вадим Ковский продолжает в своих письмах информировать Льва Аврумовича о том, как продвигается исследование творчества А. С. Грина, рассказывает о встречах с людьми, знавшими писателя. На основе наработанных материалов он пишет статьи, которые публикует в различных московских изданиях. Поражает работоспособность молодого исследователя и то, с каким высоким чувством ответственности он подходит к своей работе. Достойный пример для нынешних магистрантов и аспирантов!
В. Е. Ковский – Л. А. Шейману (26.05.65):
<…> Недавно закончил статью для «Литературы в школе»16. Статья около печ. <печатного> листа. Тимофееву и редактору журнала статья понравилась. Тимофеев сказал, что она хорошо ложится в диссертацию и одобрил несколько важных для дальнейшей моей работы мыслей, которые я там попытался «застолбить». Пойдёт она будто бы в августовский номер. К сожалению, юбилей Грина «слишком рано», и больше ничего я опубликовать не успею, а потом будет очень трудно. В Учпедгизе издаётся в 1966 г. биобиблиографический словарь русских советских писателей. Заказали мне статейку туда. Но это весь Грин в 6 стр. <страницах> машинописи, трудная и неблагодарная работа. Я ещё не успел проштудировать всю персоналию. Сейчас у меня в картотеке около 450 названий. Но основное, конечно, уже прочитано. В ЦГАЛИ17 хранится около 360 ед. <единиц> рукописей. Так что работы ещё по горло. Из двухмесячного летнего отпуска едва ли смогу побыть дома месяц. Надеюсь, что удастся повидаться.
Недавно вновь виделся с Н. Н. Грин, она, бедняжка, всё ещё хлопочет о реабилитации, о ставке для музея и т. д.
На днях был в гостях у Н. Л. Шенгели, вдовы Георгия Аркадьевича18. Они с Гринами дружили, она мне многое порассказала просто так, не для бумаги. Очень всё это необычно и странно выглядит, когда происходит вот такое «оживление» объекта диссертации – кажется, будто начинают двигаться фигуры в паноптикуме… <…>
Интересны свидетельства автора писем об общественно-политической обстановке тех лет и о её влиянии на сферу литературы и литературоведческой науки. Время «оттепели», последовавшее после ХХ съезда Коммунистической партии Советского Союза (1956), на котором был осуждён культ личности Сталина, время относительных демократических послаблений заканчивалось. У В. Е. Ковского даже возникли подозрения, что его письма могут быть перлюстрированы. Он просит своего знакомого, улетающего во Фрунзе, передать очередное письмо Л. А. Шейману, опасаясь пересылать его по почте.
В. Е. Ковский – Л. А. Шейману (20.10.65):
Дорогой Лев Абрамович! Пользуюсь оказией, т. к. возникли сомнения по поводу безопасности откровенных писем. Москва ждёт всяческих перемен. <…> Синявский19 всё там же, и говорят о предстоящем процессе в ЦДЛ20, с общественным обвинителем и пр. Случай с печатанием за границей не единичен – в том же обвиняют и переводчика Даниэля21. Говорят, что арестован Оксман22. На днях встретил приятельницу из Фрунзе, преподавательницу философии. Она на курсах повышения квалификации препод. <преподавателей> общ. <общественных> наук при МГУ. Рассказывала, что в лекциях, читаемых им отв. <ответственными> работниками, «Старый Джо»23 почти полностью реабилитируется, его творения опять вводятся в списки обязательной литературы. Слушателям курсов популярно объясняют, что они должны преподносить новые идеи с достаточным пафосом, в противном случае будут лишены возможности работать в вузе.
Вчера в ССП24 было открытое партсобрание. Выступил с большой речью Демичев25. Смысл был такой: культ личности мы восстанавливать не собираемся, но… хватит уже всё валить на Сталина. Первые годы войны мы отступали, потому что (см. сталин. <сталинские> «факторы»). Если бы Ст. <Сталин> не провёл коллективизации, мы бы войну проиграли. Диктовать писателям мы не будем, но пора уже им самим взяться за ум. Сейчас есть вспышки национализма, антисемитизма, шовинизма. С этим надо бороться, в том числе и евреи-коммунисты должны бороться с еврейским национализмом.
Общий тон разговоров в ИМЛИ изменился. Проведён целый ряд обысков, и изымается рукописная литература.
Таковы дела общественные. <…>
В этом же письме В. Е. Ковский сообщает о результатах своей поездки в Крым в связи с 85-летием со дня рождения А. С. Грина.
<…> Я очень много поработал в Крыму – перетряс сундуки вдовы, но материал весь – для «подводной» части диссертации, вокруг Грина. Много интересного привёз, образовался собств. <собственный> архивчик. <…>
Юбилей Грина был шумным, триумфальным. Приехала писательская бригада во главе с С. С. Смирновым26, произносились речи. Это не мешает старухе до сих пор жить на 21 руб. и терпеть всяческие унижения и помыкания от местных властей.
Ленинградские пионеры на горе у кладбища заложили основание новому памятнику Грину, теперь все посетители тянут сюда камни и стихийная камен. <каменная> пирамида растёт как укор «отцам» города. <…>
В январе я должен представить введение и 1-ю главу <диссертации>, по объёму – листов 120, а у меня ни строки не написано. <…>
Из писем В. Е. Ковского видно, что он очень требовательно относится к себе и своей работе. Порой у него возникает чувство неудовлетворённости тем, что он делает: объём изучаемого и обрабатываемого материала – огромнейший, но поджимают сроки, отведённые на диссертационное исследование, и потому приходится торопиться, а это, по его мнению, сказывается на качестве и результатах работы. О своих переживаниях и сомнениях он делится в письмах со Львом Аврумовичем, рассчитывая на несомненную моральную поддержку своего наставника. И не только моральную – В. Е. Ковский обращается ко Льву Аврумовичу с просьбой стать редактором его первой книги – книги об Александре Грине.
В. Е. Ковский – Л. А. Шейману:
<…> Писать приходится не разгибаясь, с утра до ночи.
В общем-то накапливается какая-то неудовлетворённость: даны мне на тему фактически год и 10 месяцев; вжиться в неё, написать да ещё и опубликовать за это время всё необходимое чертовски тяжело.
Получается скоростной метод – не успел «начитать» нужный оптимум и сразу же начинаю оформлять статью, потом другую, потом читаю дальше и бегаю по редакциям, потом опять статья и одновременно – глава (на совершенно различном материале). Сейчас шпарю первую главу, а для будущих глав надо ещё горы прочесть. И нет времени ни остановиться, ни подумать. <…>
Как бы то ни было, но в ноябре я возвращаюсь во Фрунзе. Хочу издать у себя брошюру о Грине – в план её как будто уже внесли. <…> (11.02.66)
<…> Не помню, писал ли я Вам, что успешно прошел аттестацию 3-его года обучения. Обсуждали написанную главу и сказали много лестных слов. Но, в общем, Грина-то все они знают плохо, а понимают ещё хуже, а я сам отнюдь не столь хорошего мнения о своей работе.
Много времени отняли у меня мои издательские планы. Дело в том, что я ещё в прошлом году дал заявку в своё родное издательство на включение брошюры о Грине в план изданий 1967 года. Брошюра эта избавила бы меня от забот о публикации и кое-что «застолбила» бы за мной в зачаточном ещё «гриноведении». Её включили, утвердили в Москве, и я её в большой спешке сделал. Получилось 5 п. л. <печатных листов>. Сейчас у меня был Левитус27, которому я её вручил – он увёз рукопись… во Фрунзе. <…>
Но тут возникла одна загвоздка. У брошюры должен быть отв. <ответственный> редактор, утверждённый Учёным советом ИЯЛ28 (я уже не говорю о том, что надо на этом совете утвердить и саму брошюру, каким путём – один господь знает!). Я очень хотел бы попросить Вас взвалить на себя эту обузу. Брошюра сделана из главы, обсуждённой в ИМЛИ, переделана с учётом замечаний и пожеланий <…>. Мне приятно было бы видеть Вас в роли редактора отнюдь не только потому, что этим Вы избавили бы меня от многих хлопот – я думаю, что моё отношение к Вам объяснений не требует. <…> (06.06.66)
Лев Аврумович откликнулся согласием на просьбу своего ученика. И началась их совместная кропотливая работа над книгой об Александре Грине. (Заметим, что тогда не было компьютеров, Интернета, значительно облегчающих работу с текстами и их пересылку. Автор рукописи и редактор работали с машинописным текстом, внося в него свои поправки ручкой, вырезая ненужное, лишнее или ошибочное, вклеивая дополнения, изменения, пояснения, вопросы и ожидая, когда наконец рукопись вернётся по почте с очередными пометками. Правда, справедливости ради, надо сказать, что почта в СССР работала весьма эффективно, без задержек.)
В. Е. Ковский – Л. А. Шейману:
<…> Чрезвычайно Вам благодарен за то, что несмотря на большую занятость и болезнь С. Г.29 нашли время прочитать мою рукопись – мне очень неловко, что вынужден был Вас нагрузить этой обузой… Польщён Вашим лестным отзывом, но, говоря без кокетства, я работой этой весьма недоволен. Она поспешна и многие вещи, очень для меня важные, оставляет за бортом. Издаю я её просто по необходимости, а не от «хорошей жизни»: не известно, удастся ли издать что-нибудь о Грине в Москве, <…> а собственная брошюра не только «застолбит» за мной какое-то место в «гриноведении», но и сыграет, может быть, определённую роль в дальнейшем трудоустройстве, проблема которого остро встанет в ноябре. Вот и приходится издавать не самое лучшее, что могло бы быть. Сейчас пишу центральную главу диссертации – о гриновской концепции человека – и вижу, как много надо было бы взять из неё…
К сожалению, я не могу ничего сейчас предпринять для исправления работы согласно Вашим замечаниям – у меня её просто нет. Я делал рукопись из того материала, который обсуждался на секторе, – путём вставок, выбросов, клейки и резки. Времени хватило только на то, чтобы проделать эту операцию с двумя экземплярами – затем Левитус буквально вырвал их у меня из рук, т. к. мы оба заинтересованы в том, чтобы работа оказалась в Изд-ве <Издательстве> пораньше. Остался у меня экземпляр главы, который находится в вопиющем несоответствии с конечным текстом. Поэтому я попрошу Левитуса выслать мне читанный Вами экземпляр и сделаю там поправки. Со всеми Вашими замечаниями я – по памяти – не имея под руками последней редакции текста, – согласен. Не знаю только, как решить с заключением. Я действительно не считаю эти полторы странички заключением, которое требует постановки вопроса о влиянии гриновских принципов пересоздания действительности или о месте их в сов. лит-ре. <…>
Теперь задача в том, чтобы издать работу в этом году – придётся просить какого-то ходатайства от ИМЛИ. Левитус может её выпустить в свет не раньше января 67 г., а нужно бы дозарезу – пораньше. <…>
Последний месяц сижу, одновременно с писанием, в архиве, слеплю глаза над гриновскими черновиками. Архив огромный, тысячи страниц вариантов, набросков, планов. Существенного он ничего не даёт – только усиливает, вероятно, само «ощущение писателя», да позволяет несколько изукрасить работу. Не успеваю даже прочесть до конца всех опубликованных Грином мелочей. (29.07.66)
<…> Сижу над брошюрой и оперирую её в соответствии с Вашими замечаниями и собственным неудовольствием. Боюсь, что не успею из-за неё сдать в срок диссертацию. <…> Все Ваши замечания приняты, за исключением двух:
- Относительно сносок к стр. 56. Я указываю страницу только в одной из них, т. к. там есть цитата, а в других только указывается, где произведения были опубликованы.
- Насчёт полемики романтиков с реалистами (стр. 107). Конечно, романтику не грех спорить с реалистами, но у Грина с реализмом полемики нет – он любил и знал хорошую реалистическую литературу. У него есть полемика с плохим реализмом, то бишь натурализмом, и вот она-то для его активного романтизма характерна. <…>
Вёрстку, конечно, хотелось бы, чтобы Вы прочитали, – я вбивал в работу некоторые клинья, касающиеся эволюции гриновской концепции личности. Может быть, что-либо там вызовет Ваши возражения – я исправлю тогда в корректуре. <…> (20.08.66)
Л. А. Шейман – В. Е. Ковскому (19.11.66):
Дорогой Вадим!
Подписал в печать корректуру Вашей книги. Не сопоставлял с предыдущим вариантом, но нынешний показался мне более насыщенным мыслями и фактами, более, как Вы любите говорить, «концептуальным». Надеюсь, книжка произведёт благоприятное впечатление и на специалистов, и на «широкого» (в рамках тиража!) читателя.
В корректуре было много опечаток. В издательстве обещали, что корректор будет предельно – или беспредельно – внимателен. <…>
Чувствуется, что объём брошюры очень Вас лимитировал и кое о чём Вы принуждены были сказать бегло. В одном месте, как мне показалось, получается даже некоторое противоречие:
на стр. 54 говорится об отсутствии у Грина всякой полемики с «новым миром» (послереволюционной Россией),
а на стр. 64 утверждается, что Грин так и не примирился с некоторыми чертами новой действительности.
Однако я ничего не изменил: можно объяснить так, что <…> полемики писатель с новой действительностью не вёл.
При нынешнем чтении мне показалась также малоубедительной оговорка о том, что поведение усмирителей дикарей в некоторых рассказах Грина является уступкой канонам приключенческого жанра. Будь он убеждённым антиколонизатором – ни на какие уступки не пошёл бы! Это, конечно, мелочь. Да и согласовывать с Вами было уже поздно. Но, думается, при окончательной отделке диссертации, всё это надо иметь в виду, так же как и возможность упрёка в апологетике воинствующего изображения действительности (у Вас всё сказано верно насчёт нестолбовой дороги большой советской литературы, но это – гораздо дальше того места, где вы активно объясняете право Грина на условность; м. б., стоит уже здесь дать примечание-оговорку).
Ещё раз поздравляю Вас с большим успехом – блестящей «предварительной защитой»: мы все тут за Вас очень радуемся. <…>
Вы вправе считать прожитый год вершинным. Пусть же дальше Ваше восхождение продолжается успешно.
Обнимаю Вас
Лев Абрамович
В. Е. Ковский – Л. А. Шейману (06.12.66):
<…> 2 декабря отправил в издательство свою читку вёрстки. Там много правок и поправок, большая часть которых сделана после того, как корректуру прочитал Тимофеев. Ему брошюра понравилась. Хотя он и сделал мне замечание, не являющееся для меня новостью: брошюра Грина «залитературивает» и несколько формалистична. Увы, это неизбежный результат писания с середины – теперь имею всё о главном, рядом с которым поэтика становится на своё место. В брошюре эти пропорции нарушены, и здесь уже ничего не поделаешь. Я всячески старался оговорить «сужение» темы в предисловии. Надеюсь, что издательство даст Вам читать вёрстку, уже выправленную с моего экземпляра, и Вы посмотрите все дополнения и правки редакторским взглядом.
У меня шли долгие дебаты с издательством по поводу названия. От прежнего я отказался – «Преображение действительности в творчестве Грина» годно для статьи, а не для книжки. Новое название – «Александр Грин. Преображение действительности» издательство эпатировало и показалось слишком необычным. Я привёл им в пример ряд конструкций этого рода (правда, по зарубежным монографиям) и, наконец, убедил. Сейчас идёт работа с обложкой – я послал макет своего собственного изготовления, но художник сделал такой подбор шрифтов, что вышла… книга А. Грина под названием «Преображение действительности». Я послал по этому поводу в издательство целый трактат и надеюсь, что теперь всё приобретёт нормальный вид. <…>
18 ноября обсуждали диссертацию. Было сказано очень много лестных слов, которые даже и повторять неудобно, – и ни одного замечания. Постановили принять к защите и рекомендовать в печать. Сейчас надо доделывать всё по собственным замечаниям и замечаниям шефа, который, единственный, отнёсся к работе трезво. <…>
Л. А. Шейман – В. Е. Ковскому (13.02.67):
Дорогой Вадим!
Итак, Вы – первооткрыватель Страны Гринландии, автор монографии-пионерки (которая очень, очень мила собою!). От всей души радуюсь за Вас. Тронут надписью, в коей важны не подлинные факты (их и в помине нет – какой я «редактор» и пр.?). а Ваши «чувства добрые». Попутного ветерка Вашей Бегущей по волнам современного литературоведения! <…>
Далее была успешная защита В. Е. Ковским диссертации по творчеству А. С. Грина (7 июля 1967 г.), о чём он радостно поделился со своим учителем. Их переписка продолжалась до 2004 года включительно. Они делились друг с другом своими успехами и проблемами на поприще науки, в личной жизни, обсуждали актуальные литературоведческие и методические вопросы, общественные перемены, поддерживали друг друга в трудные 90-е годы… Переписка оборвалась в связи с кончиной Льва Аврумовича.
Примечательно, что в последнем письме Л. А. Шеймана В. Е. Ковскому речь заходит об Александре Грине – о писателе, в связи с именем которого начиналась их переписка.
Л. А. Шейман – В. Е. Ковскому (30.10.04):
<…> Почти в одночасье получил и Ваше письмо, и номер «Литературки»30 с информацией о Гриновских чтениях в Феодосии. Как говаривал покойный В. П. Петров31, «маслом по сердцу прошлось», когда увидел фамилию профессора В. Е. Ковского впереди всех остальных, да ещё приправленную дефиницией – «первый исследователь творчества Грина». Надеюсь, что здесь-то Вы всё-таки выступили с сообщением? И не найдётся ли у Вас «отходов» для научно-популярного отдела нашего журнала?
А, кстати, вот Вам забавная история из нежданной сферы, которую можно бы назвать гринотерапией.
Примерно с год квартиру, соседнюю с моей, снимает литовец, обрусевший, по имени Стас. Потомок тех, кого депортировали на Восток после «добровольного вхождения Прибалтики в состав СССР». Двухметровый сорокалетний красавец с буйной полуседой шевелюрой, который дружит с госпожой Удачей, имеет роскошную иномарку и не менее роскошную русскую женщину. Но временами впадает в чернейшую депрессию и беспробудный запой. Жена с дочкой – во Франции, а он на какое-то время, по неизвестной мне причине, невыездной. Однажды, очнувшись, но всё ещё в бездне отчаяния, он заглянул ко мне. Посмотрел на гималаи книжные32 и стал молить: дайте такое, чтобы сердце успокоилось! По какому-то наитию я вытащил «Алые паруса» с многоцветными изящными иллюстрациями. И недели через две он явился ко мне чистенький, принаряженный, помолодевший. Чуть не на коленях благодарил, уверяя, что книга воскресила, преобразила, спасла…
Вот и на такие пироги, оказывается, способен Ваш Грин, дорогой его первый исследователь! <…>
1 Ковский В. Александр Грин. Преображение действительности. – Фрунзе: Илим, 1966.
2 Многие знакомые и друзья Л. А. Шеймана называли его Львом Абрамовичем. Дело в том, что в разных документах его отец проходил как Абрам и как Аврум. С 80-х гг. в обращении к Л. А. Шейману, особенно официальном, закрепилось отчество Аврумович.
3 Леонид Иванович Тимофеев (1904–1984) – литературовед и переводчик, доктор филологических наук, член-корреспондент АН СССР. В описываемый в письмах В. Е. Ковского период Л. И. Тимофеев был заведующим Отделом советской литературы ИМЛИ.
4 Иосиф Ирмович Вайнберг (1920–1998) – литературовед, кандидат филологических наук, занимался исследованием жизни и творчества М. Горького. С 1964 г. работал в ИМЛИ старшим научным сотрудником. В первой половине 50-х гг. И. И. Вайнберг заведовал кафедрой русского языка Пржевальского педагогического института, был заместителем директора этого вуза. Л. А. Шейман был знаком с ним, они переписывались в течение многих лет.
5 Государственная библиотека СССР им. Ленина, ныне – Российская государственная библиотека.
6 Нина Николаевна Грин (1894–1970) – жена А. С. Грина.
7 Виктор Владимирович Виноградов (1894–1969) – выдающийся лингвист-русист, литературовед, доктор филологических наук, академик АН СССР. Основоположник крупнейшей научной школы в языкознании.
8 Самарий Израилевич Великовский (1931–1990) – литературовед, переводчик, исследователь французской литературы и общественной мысли XIX–XX веков. Член Союза писателей СССР (1965), доктор философских наук (1977).
9 Имеется в виду повесть А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича», опубликованная впервые в ноябре 1962 г. в журнале «Новый мир» с одобрения самогó Н. С. Хрущёва и изданная отдельной книгой в 1963 г.
10 Иван Иванович Анисимов (1899–1966) – литературовед, исследователь западноевропейской литературы, доктор филологических наук. С 1952 по 1966 г. – директор ИМЛИ.
11 Борис Аронович Бялик (1911–1988) – литературный критик, литературовед, доктор филологических наук. Специалист по творчеству Максима Горького.
12 Михаил Матвеевич Кузнецов (1914–1980) – литературовед, критик. Его работы были посвящены в основном проблемам советской прозы.
13 Яков Ефимович Эльсберг (настоящая фамилия Шапирштейн; один из его псевдонимов – Шапирштейн–Лерс) (1901–1976) – литературовед и критик, доктор филологических наук. С 1953 г. работал в ИМЛИ научным сотрудником, в 1956–1964 гг. возглавлял в этом институте Отдел теории.
14 Советский художественный фильм в двух частях (1964) о восстановлении колхозного хозяйства в послевоенные годы. Режиссёр фильма А. Салтыков. В главной роли – М. Ульянов. Премьера фильма должна была состояться 29 декабря 1964 года. Перед этим картину подвергли жесткой цензуре и вырезали особенно острые эпизоды, но художественный совет всё равно запретил прокат фильма. На широком экране «Председатель» появился в 1965 г., и в первую неделю проката его посмотрели примерно 7 миллионов человек.
15 Ефим Яковлевич Дорош (1908–1972) – писатель, автор очерков о деревенской жизни.
16 Научно-методический журнал, ведущий свою историю с 1914 г..
17 Центральный государственный архив литературы и искусства, ныне Российский государственный архив литературы и искусства (РГАЛИ).
18 Георгий Аркадьевич Шенгели (1894–1956) – поэт и переводчик, критик, филолог-стиховед.
19 Андрей Донатович Синявский (1925–1997) – литературовед и критик, кандидат филологических наук, диссидент. С 1955 г. начал писать прозаические произведения. Существовавшая в тогдашнем СССР цензура не пропускала его произведения в печать, и Синявский стал издавать их на Западе под псевдонимом Абрам Терц. Были напечатаны повести «Суд идёт» и «Любимов», вошедшие в сборник прозы «Фантастический мир Абрама Терца», а также статья «Что такое социалистический реализм?», в которой едко высмеивалась советская литература. Осенью 1965 г. Синявский был арестован вместе с Ю. Даниэлем по обвинению в антисоветской пропаганде и агитации. В феврале 1966 г. они были осуждены Верховным Судом СССР на семь и пять лет колонии. Оба писателя не признали себя виновными.
20 Центральный дом литераторов в г. Москве.
21 Юлий Маркович Даниэль (1925–1988) – прозаик и поэт, переводчик. С 1958 г. начал публиковать свои повести и рассказы за рубежом под псевдонимом Николай Аржак.
22 Юлиан Григорьевич Оксман (1894–1970) – литературовед, историк, пушкинист, доктор филологических наук. С 1958 по 1964 г. работал старшим научным сотрудником Отдела русской литературы в ИМЛИ. Летом 1963 г. анонимно опубликовал на Западе статью «Доносчики и предатели среди советских писателей и учёных». В августе 1963 г., после того как одно из его писем за рубеж было конфисковано пограничниками, органы КГБ провели у Оксмана обыск (были изъяты дневники, часть переписки и самиздат). Началось следствие, продолжавшееся до конца года (проверялась версия, что Оксман печатается за рубежом под псевдонимом Абрам Терц, который на самом деле принадлежал Андрею Синявскому). Дело против Ю. М. Оксмана было прекращено, а материалы о его контактах с эмигрантами были переданы в Союз писателей и ИМЛИ для принятия «мер общественного воздействия». Оксмана исключили из Союза писателей СССР (октябрь 1964 г.) и вынудили уйти из ИМЛИ на пенсию,
23 Имеется в виду И. В. Сталин. Известно, что Черчилль и Рузвельт между собой называли его Uncle Joe – «дядюшка Джо». Автор письма немного изменяет прозвище.
24 Союз советских писателей (офиц. название – Союз писателей СССР).
25 Пётр Нилович Демичев (1917–2010) – советский государственный и партийный деятель. В описываемый период – секретарь ЦК КПСС.
26 Сергей Сергеевич Смирнов (1915–1976) – писатель, историк, общественный деятель.
27 Борис Ильич Левитус – в то время научный секретарь издательства «Илим».
28 Имеется в виду Институт языка и литературы Академии наук Киргизской ССР.
29 Сарра Григорьевна Шейман (1899−1976) – мама Льва Аврумовича.
30 Литературная газета.
31 Владимир Павлович Петров – кандидат педагогических наук, видный методист Кыргызстана 60–80-х гг.
32 Квартира Льва Аврумовича была заставлена высокими книжными шкафами и стеллажами. В них располагалось более 10 тысяч книг.
Материал подготовлен к публикации
научным редактором Л. И. ГАРАЮЩЕНКО